Профессор истории Тимоти Снайдер о противостоянии систем как политики вечности на Востоке и политики неизбежности на Западе
В новом столетии американцы и европейцы руководствуются тем, что в дальнейшем я буду называть политикой неизбежности. Это ощущение того, что будущее представляет собой всего лишь продолжение настоящего, что законы развития известны и что альтернатив им нет. Отсюда следует вывод, что ничего, собственно, делать и не нужно. В американской версии капитализма эта мысль формулируется так: «естественным путём возник рынок, который принес демократию, которая принесла счастье». В европейской версии это звучит следующим образом: «история создала нации, которые поняли, что мир лучше войны, и выбрали интеграцию и процветание».
До распада Советского Союза в 1991 году коммунизм имел свою собственную политику неизбежности: «природа создаёт технологию; технология приносит социальные изменения; социальные перемены вызывают революцию; революция вводит утопию». Когда это оказалось неправдой, европейская и американская политики неизбежности торжествовали. В 1992 году европейцы приступили к завершению создания Европейского Союза. Американцы рассудили, что крах коммунистической версии истории подтвердил истинность версии капиталистической. Ещё четверть века после этого американцы и европейцы рассказывали свои истории о неизбежности. В результате они воспитали поколение «миллениалов» (родившихся после 1981 года – пер.), лишённое ощущения исторического процесса.
Всё меньше американцев считали, что будущее – это лучшая версия настоящего.
Как и все подобные истории, американская политика неизбежности не желала видеть противоречащие ей факты. Судьбы России, Украины и Белоруссии после 1991 года показали, что падение одной системы не создало пустое пространство, в котором природа породила рынки, в дальнейшем породившие права.
Ирак мог бы подтвердить этот урок раньше, если бы незаконная война Америки в этой стране отразилась на её инициаторах каким-то катастрофическим образом. Финансовый кризис 2008 года и дерегуляция политического финансирования в США 2010-х годов усилили влияние богатых и сократили роль избирателей. По мере роста экономического неравенства временные горизонты сокращались. Всё меньше американцев считали, что будущее – это лучшая версия настоящего. В США отсутствовало чувство, что государство эффективно гарантирует основные социальные стандарты, обычные для многих других стран – образование, пенсии, здравоохранение, транспорт, отпуск по уходу за ребенком, отпуск вообще. Американцы, перегруженные ежедневными заботами, потеряли ощущение будущего.
Крах политики неизбежности открывает еще один способ восприятия времени, который можно назвать политикой вечности. В то время как неизбежность обещает лучшее будущее для всех, вечность помещает одну нацию в центр циклической истории и повторяющейся жертвы. Время больше не выступает связующей нитью настоящего и будущего. Оно превращается в кольцо, которое бесконечно возвращает всё те же беды из прошлого. В неизбежности никто не несет ответственности, ведь все знают, что дела пойдут лучше, невзирая на мелкие проблемы. В вечности никто не несет ответственности, ведь все знают, что враг нагрянет, что бы мы ни делали. Политики вечности распространяют убежденность в том, что правительство не может помочь обществу в целом, а может только защищать от угроз. Прогресс уступает место обречённости.
Находясь у власти, политики вечности постоянно провоцируют кризис и манипулируют возникающими эмоциями. Ради того, чтобы отвлечь общество от своей неспособности или нежелания проводить нужные реформы, они заставляют своих граждан попеременно испытывать то восторг, то возмущение. Это позволяет заслонять будущее настоящим. Во внешней политике они принижают и отрицают достижения стран, которые свои граждане могут воспринять в качестве образцов. Используя достижения технологий, политики вечности распространяют политические мифы о жизни в стране и за её границами. Так они отрицают правду и стремятся загнать жизнь в рамки зрелищ и чувств.
И неизбежность, и вечность переводят факты в ранг мнений. Те, кто очарован неизбежностью, рассматривают каждый факт как всплеск, который не изменяет общую историю прогресса. Те, кто живёт в вечности, расценивают каждое новое событие как еще один пример вневременной угрозы. И та, и другая притворяются историей. Но обе они историю отметают. Политики неизбежности учат, что особенности прошлого не имеют значения, поскольку всё происходящее лишь топливо в печи прогресса. Политики вечности перебирают те или иные моменты прошедших столетий, чтобы выстроить сказку об опасности и невинности. Организовывая искусственные кризисы и ежедневную драму, они показывают угрозы из прошлого и создают воображаемые закономерности, расширяя их в настоящем.
Неизбежность и вечность выработали свои специфические стили пропаганды. Политики неизбежности используют факты, как камешки в мозаике благополучия. Политики вечности факты подавляют, отвергая реальность того, что люди в других странах живут свободнее и богаче. Так они борются с идеей о том, что реформы можно проводить на основе знаний и плана. В 2010-х годах было предпринято преднамеренное создание системы политических вымыслов об истории. Эти вымыслы приковывали к себе внимание и заняли всё историческое пространство, что не оставляет возможностей для наблюдения и сравнений.
Лидеры России сейчас могут заманить европейцев и американцев на территорию вечности.
В России уже произошли установление сильного общественного неравенства, извращение политики путем пропаганды и переход от политики неизбежности к политике вечности. Однако то же самое может произойти в Америке и Европе. Лидеры России сейчас могут заманить европейцев и американцев на территорию вечности. Это опасно, учитывая, что Россия оказалась там первой. Они поняли американские и европейские слабости, с которыми они впервые столкнулись и научились управляться у себя дома.
Такие события 2010-х годов, как Брексит, победа Трампа, разворот России против Европы и вторжение в Украину стали для многих европейцев и американцев полной неожиданностью. Американцы склонны реагировать на неожиданность двумя способами. Они либо притворяются, что неожиданное событие на самом деле не происходит, либо утверждают, что оно новое абсолютно, а значит, не поддается историческому пониманию. Либо все будет хорошо, либо настолько плохо, что ничего не поделаешь.
Первый ответ – защитный механизм политики неизбежности. Второй – это звук, с которым неизбежность ломается и рассыпается на куски перед тем, как смениться вечностью. Политика неизбежности сначала разрушает гражданскую ответственность, а затем, когда она встречает серьезную проблему, переходит к политике вечности. Когда кандидат от России стал президентом США, американцы отреагировали именно таким образом.
В 1990-х и в 2000-х годах влияние осуществлялось с Запада на Восток. Тогда происходил перенос экономических и политических моделей, распространение английского языка, расширение ЕС и НАТО. Между тем неуправляемое пространство американского и европейского капитализма привлекло богатых россиян в особое царство без разделения на Восток и Запад. В сумеречной зоне оффшорных банковских счетов, компаний-прокладок и анонимных сделок отмывалось богатство, похищенное у русского народа. Отчасти по этой причине в 2010-х годах влияние начало осуществляться с Востока на Запад. Сумеречное исключение стало правилом – и российская политическая фантастика проникла за пределы России.
Перевод Евгения Селякова
