Рецензия на книгу Роберта Д. Каплана, «Возвращение мира Марко Поло: война, стратегия и американские интересы в двадцать первом веке» (Random House, 2018)
После таких работ, как «Грядущая анархия», «Месть географии» и «Азиатский котел», последняя сборник эссе Роберта Каплана под общим названием “Возвращение мира Марко Поло” погружает читателей обратно в котел анархии. Каплан хочет, чтобы мы знали Историю, ведь она вернулась для мести. Только усвоив ее уроки, мы можем избежать того, чтобы быть ею растоптанными.
Каковы эти уроки и почему Марко Поло становится их олицетворением? Каплан утверждает, что в ближайшие десятилетия Евразия, которую Поло когда-то пересёк, станет опорной точкой геополитики. В то же время в путешествии Поло отражено нечто коренное в том, как Каплан видит будущее этой географии. Она станет переплетением взаимосвязанных опасностей: Монгольские Орды встретятся с Великим шелковым путём. Как пишет Каплан, “суперконтинент становится одним морем, наполненным течениями торговли и конфликтов”.
Стиль Каплана великолепен своими радикальными парадоксами, как общепризнанными, так и непризнаваемыми. Среди признанных парадоксов: «Евразия определяется стабильностью империи и нестабильностью имперского коллапса», а также «Турции нужна Османская экспансия для защиты своих современных кемалистских границ». Среди непризнанных: «Империя вернулась, но выживут только реальные нации-государства», «Хотя европейская интеграция олицетворяет тысячелетия западной цивилизации, она была возможна только потому, что Европа полностью отвергла свое прошлое».
Каплан представляет каждое из этих утверждений с таким авторитетным удовлетворением от своей правоты, что попытки возражений кажутся мелкими придирками. И при всех противоречиях, которое он умеет упаковать в один абзац, из его эссе вытекает потенциально важный тезис. Будущее, с точки зрения Каплана, будет хаотичным и сложным, как и большая часть прошлого. Чтобы выжить в таком мире, Америка должна избегать чрезмерного расширения себя и вместо этого сосредоточиться на своей безопасности и основных интересах. В результате, полученный рецепт внешней политики предписывает своего рода мышечный минимализм или, если хотите, группировку сил. Америка должна оставаться сильной, не разбазаривая при этом своё могущество. Постоянно охотясь на монстров в иных странах, мы теряем готовность столкнуться лицом к лицу с настоящими чудовищами, которые там живут.
В качестве примера опасности имперского перенапряжения, Каплан приводит историю скифов. Эти кочевые воины Средней Азии, подобно бежавшим от Наполеона русским, отступали от персидской армии в степь. Персидский полководец Дарий преследовал их в надежде на решающую битву, но вместо этого потерял свою армию в бесполезной и бесконечной погоне. Каплан заключает, что удивительно, «как одержимость честью и репутацией может привести великую державу к плохому концу».
В итоге, несмотря на свою убеждённость, что будущее мирового порядка будет определяться в Центральной Азии, Каплан, в конечном счете, приходит к выводу, что Америка не сможет справиться с конкуренцией в этом регионе. Вместо этого в другом эссе из сборника он утверждает, что Вашингтон должен сосредоточиться на развитии непревзойденной военно-морской силы, чтобы она могла защитить американскую родину и защитить мировую торговлю. Вместо того, чтобы увязать в невозможных усилиях по национальному строительству или беспорядочных гражданских войнах, Америка должна, в лучшем случае, заниматься Евразийской политикой в качестве заморского арбитра.
По Каплану, который с энтузиазмом надевает интеллектуальную мантию реализма, искушение к перенапряжению сил исходит как от сердобольных гуманитариев слева, так и от самодовольных неоконсерваторов справа. Его же героями являются деятели холодной войны вроде Киссинджера. Как он описывает, эти люди «оказались между либералами, которые, по существу, хотели капитулировать вместо переговоров, и консерваторами… которые считали, что серьезные переговоры с Китаем и Советским Союзом были равносильны сдаче». В духе защиты любимых реалистических мыслителей Каплана, книга включает в себя похвалы не только Киссинджеру, но и Сэмюэлу Хантингтону и Джону Мерсхаймеру, а также высокую оценку традиции республиканских государственных деятелей, которая простирается от Дуайта Эйзенхауэра до Джорджа Буша.
Но, как и с любой широкой теорией, истинная проблема исторической аналогии с кочевниками заключается в её применении к конкретным вопросам внешней политики. «Многие или даже все решения по своей природе являются реакцией на непосредственные раздражители», – пишет Каплан. Его повторное изучение некоторых из ближайших решений раскрывает аналитические пределы обращения к истории или абстрактной теории в качестве руководства. Каплан, например, пришел к своему скептицизму в отношении иностранных интервенций отчасти из-за разочарования в войне в Ираке, апологетом которой он был. В своей книге он пишет об этом с замечательной откровенностью. Сейчас он считает, что военные расходы были неоправданными. «Иракцы никогда не будут вести себя, как шведы», – отмечает он и приходит к выводу, что «не стоит свергать режимы только потому, что они вам не нравятся». Но если Каплан думает, что война в Ираке была трагическим злоупотреблением американской власти, то войну во Вьетнаме он решительно защищает. В частности, он утверждает, что решение Никсона и Киссинджера остаться во Вьетнаме с 1969 по 1974 год, когда погибло более 20 000 американских солдат, «продемонстрировало вневременной и просвещенный принцип государственной мудрости». Только продолжая войну и отдав приказ об усилении бомбардировок Северного Вьетнама, Соединенные Штаты смогли уйти из региона таким образом, чтобы не предать южновьетнамских союзников Америки. Это, в свою очередь, «сохранило мощную репутацию Америки», тем самым способствуя прорыву Никсона с Китаем и последующим переговорам по разоружению с Советским Союзом. Оказалось, что честь и репутация оправдывают погоню за скифами еще на протяжении нескольких бесполезных и смертоносных лет.
По одному из потенциально самых больших вопросов, стоящих сегодня перед американскими политиками, Каплан избегает четкой позиции. В эссе, озаглавленном «Когда Северная Корея падёт», Каплан предсказывает, что когда это произойдет, выиграет, в конечном счете, Китай. И Америка, и демократическая Южная Корея не будут готовы потратиться на оккупацию и восстановление Севера. Тем не менее, к концу эссе неясно, считает ли Каплан, что это к лучшему или нет. Он звучит почти как персидский генерал, обосновывающий свое сожаление о того, что скифы ускользают, когда пишет «хотя от военных можно требовать стойкости и героизма, не следует ожидать, что так всегда будет на домашнем фронте».
Одной из причин успеха Каплана как лидера мнений вполне может быть его способность сформулировать весь спектр потенциальных внешнеполитических позиций США таким образом, чтобы это звучало, прежде всего, жестко. Призывая к вмешательству, он активно выступает против тех, кто слишком мягок для борьбы. Призывая к невмешательству, он видит неприятелем того, кто безнадежно наивен в своих аргументах за продолжение борьбы. Такое отношение может пригодиться при побеге идеологические рамки, что позволяет рассмотреть различные варианты политики. Но оно плохо подходит для оценки компромиссов в таких случаях, как Вьетнам или Корея, где сторонники вмешательства также используют жесткие формулировки.
В этом смысле энтузиазм Каплана в отношении военного стоицизма и предполагаемого отсутствия нюансов, похоже, подталкивает его к ястребиной позиции, что диссонирует с предупреждениями об имперском перенапряжении. К примеру, он защищает решение Киссинджера остаться во Вьетнаме после пассажа, в котором он сравнивает принципиальное мужество служивших там мужчин с пацифистскими демократами и «издательской индустрией на Манхэттене», выступавших против войны. Безусловно, Каплан признает пределы своей идеализации воинов, даже когда он их боготворит. Тем не менее, легко представить, почему человек, презирающий нерешительность Линдона Джонсона, мог в конечном итоге поддержать войну в Ираке вне зависимости от собственных мыслей о государственном строительстве.
При всех похвалах в адрес реализма, Каплан на разные лады рассматривает вопрос, представляет ли он альтернативу традиционным моральным ценностям или лучший путь для их достижения. В результате, на протяжении всей книги автор утверждает, что реализм предлагает не только адекватную оценку устройства мира, но и соответствует морали. Лидеры обязаны отдавать приоритет своим национальным интересам, а не ценностям. Но также это также оказывается лучшим способом продвижения этих ценностей, по крайней мере, для лидеров Америки. Некоторые из его примеров непреднамеренной морали реализма кажутся очевидными, в то время как другие вызывают впечатление провокации. Если беспокойство по поводу баланса сил в Европе привело Вашингтон к поражению нацистской Германии, это, конечно, хорошо. Но неужели, свергая Альенде, Киссинджер действительно спас жизни бесчисленных чилийцев, которые умерли бы от массового голода в эфиопском стиле, если бы страна стала коммунистической?
Временами Каплан в своей риторике становится настолько экспансивным, что оставляет реализм позади. В одном из заключительных эссе книги он утверждает, что «Америке суждено руководить, это суждение географии», и что «всякий раз, когда где-то происходят крупномасштабные зверства, Америка должна, по крайней мере, обратить своё внимание». Каплан отвергает доктрину ответственности за защиту иностранных граждан и хвалит решение Обамы не вмешиваться в Сирию. В то же время он сетует, что «Обаме не нравится проецировать мощь США, без которой нельзя бросить вызов судьбе».
Идея о возвращении мира Марко Поло борется с вопросом о том, можно ли наслаждаться проекцией американской силы и по-прежнему довольствоваться политикой сдерживания. Каплан никогда не дает исчерпывающего ответа. Но к концу этой книги становится похоже, что, подобно многим бесстрашным интеллектуальным путешественникам, намеревавшимся оспорить традиционную внешнеполитическую мудрость Америки, он, в конечном итоге, оказался потрясен видом двора Великого Хана.
Никлас Данфорт
Ник Данфорт – старший политический аналитик Двухпартийного политического центра. Получил докторскую степень по истории Турции в Джорджтаунском университете и много писал о внешней и ближневосточной политике США.
Перевод: Евгений Селяков
