Мое любимое кафе в Бейруте находится на улице напротив большого парка, одного из немногих зеленых мест в бетонных джунглях города, который я по сей день зову своим домом. За деревьями, в парке известном, как Сад Иезуитов, видны очертания остатков византийской церкви. Место это раньше было летней резиденцией священников-иезуитов, которые проживали на средиземноморском побережье.
Официантка Лия, студентка медицинского факультета Бейрутского университета всегда приносит мне чашечку эспрессо, как только я переступаю порог заведения. Она выросла в небольшом, преимущественно христианском городишке под названием Зален, расположенном на востоке долины Бекаа. Сириец Джад, главный специалист кафе по выжиманию всяческих соков, проживает в Ливане уже, кажется, целую вечность, но ни здесь, ни там не чувствует себя дома. Каждый раз, когда он меня видит, весело приветствует по-французски: «Бонжур!». Мохаммед отвечает здесь за целую пирамиду из различных кальянов. За соседним столиком большая семья что-то оживленно обсуждает на армянском языке.
Иногда я миную свое любимое кафе и иду за угол к Абу, выпить его до жути сладкое Nescafe со сгущенным молоком – одно из самых больших ближневосточных чудес. У Абу в кафе на стене висит огромная картина с Девой Марией, а рядом табличка, на которой арабской вязью написано «Бог» и рядом «Мохаммед». Официант носит на груди большой христианский крестик, в то время как женщина за кассой говорит с заметным акцентом из соседнего суннитского района.
Молодое поколение не знает того прекрасного прошлого, а старшее начинает его забывать.
Мне очень любопытно, как столь разные измерения пересекаются друг с другом, но я не сую в это дело свой нос, опасно. Вместо этого я наслаждаюсь пребыванием в утопии сосуществования в стране, похожей на бочку с порохом, в регионе, где правят фанатики. У меня такое ощущение, что я нахожусь в мире, о котором мне рассказывали мои родители. В том мире, о котором я читал в книгах и который я часто видел в те годы, когда еще был студентом Американского университета в Бейруте. Но этот маленький, защищенный от внешних сил островок – всего лишь осколок прошлого, и сегодня он находится в осаде тех, кто навязывает на Ближнем Востоке религиозную и культурную гомогенность. Молодое поколение не знает того прекрасного прошлого, а старшее начинает его забывать.
Арабский мир сегодня намного менее разнообразный, нежели был столетие назад. Тогда, в 19 веке и вплоть до 60-х годов прошлого столетия, восточное Средиземноморье было центром мировой торговли, здесь процветали литература и искусство. Это было прибежище для угнетаемых меньшинств, намного более терпимое и космополитичное, чем Европа когда-либо в своей истории.
В своей книге «Левант» Филип Манзель пишет о том, как религиозное единство сохранялось в большинстве стран Европы с истерической настойчивостью вплоть до начала 20 века. В то же время в Леванте церкви, мечети и синагоги соседствовали друг с другом на протяжении веков, а о таких вещах, как гетто и преследование по религиозному признаку, никто не ведал.
Но после крушения Оттоманской империи, Второй мировой войны и развала колониальной системы начались столкновения космополитов и националистов по всему Арабскому Востоку. Изгнание национальных меньшинств, которых часто обвиняли в связях с колониальной державой, привело к усилению культурной и социальной гомогенности. Демографические изменения того времени включали в себя изгнание греческой общины из Смирны в 1922 году – сегодня это турецкий портовый город Измир. В 50-х годах египетский президент Гамаль Нассер вышвырнул из Александрии тысячи французов, греков, итальянцев и евреев, положив таким образом конец золотой эпохи этого древнего города. Создание в 1948 году государства Израиль спровоцировало исход сотен тысяч палестинцев, навсегда изменив демографию этих земель, в то время как арабские евреи были изгнаны из арабских стран.
В 19 и начале 20 веков толерантность и разнообразие в Леванте не знали равных во всем мире.
Когда мой отец был еще ребенком, он мог ездить из Бейрута через Палестину в Египет. Больше он так не может. Границы стали неприступными, закрытыми на веки вечные войной. Всего десять лет назад, когда я писал репортажи с Ближнего Востока, я мог отправиться из Бейрута в Сирию, а затем дальше в Ирак или Иорданию и доехать аж до Кувейта. Сегодня кажется, будто все это было в какой-то другой жизни.
В 19 и начале 20 веков толерантность и разнообразие в Леванте не знали равных во всем мире. В Европе не было такого места, пишет Манзель, где бы с такими открытыми объятиями принимали разных по религии и происхождению людей.
Сегодня Европу захлестнула волна эмигрантов, поденных рабочих и беженцев. Но несмотря на свой кажущийся мультикультурализм, европейцы очень нервничают по поводу прибывающих, называя их потопом, хотя те представляют собой лишь 1% от общего населения континента. Такая реакция – результат европейской неуверенности в своей идентичности и в своих ценностях. Одновременно с этим европейцы обладают парадоксальным чувством собственного превосходства над другими. Такая же токсичная смесь неуверенности и превосходства поднимается последнее время и на Ближнем Востоке, заставляя местные режимы насаждать культурную и религиозную гомогенность.
Сегодня мы не только теряем или убиваем наши национальные меньшинства – от египетских коптов до иракских езидов, но также становимся свидетелями крайне драматических демографических сдвигов, изменяющих лицо целого региона. Борьба между Саудовской Аравией и Ираном за политическое главенство на Ближнем Востоке тому во многом причина. К примеру, в Сирии, в районы, откуда силой изгнали суннитов, Иран переселяет шиитов из Ирака и Ливана, намереваясь таким образом достичь необходимого им религиозного баланса.
Но я все же верю, что однажды, когда военное безумие в регионе прекратится, мой остров сможет вновь расшириться.
В Ливане, в котором проживало 4.5 миллиона человек по состоянию на 2011 год, всегда стремились удерживать деликатный баланс между суннитами, шиитами и христианами. Но сегодня многие тревожатся о будущем, поскольку в страну въехало более миллиона сирийских беженцев почти исключительно суннитов и почти исключительно консервативно настроенных. Каким будет их влияние на структуру ливанского общества?
Потягивая яблочно-морковно-имбирный фреш на террасе моего бейрутского кафе, я знаю, что сижу на острове, который стремительно уменьшается в размерах. Но я все же верю, что однажды, когда военное безумие в регионе прекратится, мой остров сможет вновь расшириться. Можете назвать меня ностальгирующим идиотом за то, что храню память о совсем еще недавнем мирном и разнообразном прошлом. Я хорошо помню, какими мы были, и надеюсь, однажды наше прошлое подскажет, каким прекрасным может быть наше будущее.
Вадим Глушаков
