Родившись и выросши в столице Украинской ССР, я с малых лет сталкивался с понятием «жлобы». Его определение каждый давал по собственному усмотрению, при этом ярлык как бы заведомо разрешал смотреть на маркируемого субъекта сверху вниз. Разумеется, в этом ярлыке присутствовал очевидный классистский флер, позволявший несостоявшейся и застрявшей между элитами и широкими массами прослойке служащих подчеркивать превосходство, что в условиях в общем-то одинакового образа жизни приятно щекотало самолюбие. И далее – по нисходящей. Горожане во втором поколении получали право презирать горожан в первом, а вчерашние жители деревень – тех, кто проживал по ту сторону Окружной.
Очевидно, что на низшем уровне этой позднесоветской версии пирамиды Маслоу, ключевым становился фактор языка. Переселяясь в столицу, вчерашний крестьянин почему-то отрывался от корней прежде всего именно в языковой сфере. И становился в его понимании «жлобом» всякий, кто говорил на том языке, который он использовал сам, пока не стал мещанином.
С распадом СССР народ опростился. Вчерашний инженер отправился торговать на рынок, научный работник – в строительный кооператив, а учитель – в милицию. Разумеется, новая стратификация актуализировала самые примитивные контексты, усиливая и выпячивая в понятии «жлобы» географическую, этническую и лингвистическую составляющие. И если в прежние времена гипотетический научный работник никогда не использовал упомянутого понятия в адрес своего украиноговорящего коллеги, то для его деклассированного потомка такой подход стал нормой.
И ехал луганский шахтер на базу отдыха в Карпаты, и не было у него никаких предубеждений касательно галичан, как и у галичанина не было претензий к схидняку
Между тем, Украина – это не только Киев. На момент провозглашения независимости в столице проживало лишь 5% ее населения. Регионы же жили своей жизнью. Население провинции было более однородным, поэтому о каких-либо конфликтах на почве языка там речи не шло. Да и не были они нужны — тамошняя ярмарка тщеславия тянула в лучшем случае на импровизированный базар у станции столичного метрополитена, а в шахте и на заводе нет разницы, каким языком говорит напарник. Лишь бы человек хороший был. И ехал луганский шахтер на базу отдыха в Карпаты, и не было у него никаких предубеждений касательно галичан, как и у галичанина не было претензий к схидняку. А вечерами, у общего телевизора, они вместе болели за киевское «Динамо».
Но вот, Украина обрела государственность. Киев превратился в полноценную столицу – без фабрик и заводов, но с колоссальной прослойкой богатых и бедных социальных паразитов. А еще с элитами, которыми стали преимущественно разбогатевшие выходцы из регионов. Они и поделили всю киевскую столичность, оставив с носом киевлян, продолжавших предаваться любимому делу – поиску «жлоба». Более шустрые, так и не найдя резонов сбиться в самостоятельную стаю, примкнули к более сильным земляческим кланам: днепропетровскому, львовскому, донецкому, даже тернопольскому и хорунжевскому.
Интересы, жизненную философию и даже моду столице стали формировать вчерашние провинциалы, выталкивая оседлого киевлянина на городские окраины, в пригород, на обочину общественных процессов. Разогретый политическими хлопушками и конфетти, сопровождающими клановую борьбу, киевлянин становился все злее. Ему было безразлично, какой из кланов поддерживать, и он выбирал самых злобных. Именно обозленность, а не вопросы убеждений и идентичности стали локомотивом стремительной политизации киевлян, начавшейся одновременно с окончательным становлением в обществе буржуазной морали, делящей людей на сорта в зависимости от толщины кошелька.
Опростившиеся киевляне уже не искали ответов на вопрос, как сделать жизнь лучше, – они рвались к социальным лифтам, хотели знать фамилии тех, кто виноват в их мусорном статусе
В 2004 году, когда кампания Виктора Януковича была более агрессивной, мнения киевлян разделились почти пополам. Однако, стоило верхушке юго-восточного клана снизить накал пророссийской риторики – их поддержка в Киеве стала сходить на нет. Опростившиеся киевляне уже не искали ответов на вопрос, как сделать жизнь лучше, – они рвались к социальным лифтам, хотели знать фамилии тех, кто виноват в их мусорном статусе, чтобы обрушившись на врага своим остервенелым «жлобы-жлобы», оказаться востребованными в новой социальной реальности.
Однако, деля власть, они вынуждены были делить Киев, а значит и симпатии киевлян. Потакать их озлобленности, подкармливать ее, чтобы в один прекрасный день вывести поджигать собственный дом, в полной уверенности, что завтра прилетят инопланетяне или в голубом вертолете друг-волшебник и построят на месте замусоренного и гниющего изнутри города одновременно Париж, Лос-Анжелес, Дубай и Куала-Лумпур.
Сегодня принято считать, что Украину разрушили выходцы из регионов: восток, запад, юг. Однако это не так. Украину разрушили киевляне и Киев. Именно агрессия дезориентированных киевлян превратила банальную борьбу кланов в источник взаимной ненависти, и именно здесь вульгарный политический популизм превратился в стремление убивать.
Владимир Зигун
