За три с четвертью века функционирования Бастилии в качестве «элитной» королевской тюрьмы в ее стенах побывали многие представители высшего слоя французского общества. Среди самых именитых узников были маршал Франции герцог Франсуа де Монморанси, сын коннетабля; его дальний потомок Франсуа де Монморанси-Бутвиль, маршал Франции и герцог де Пине-Люксембург; маршал Франции Франсуа де Бассомпьер; Анри де Бурбон принц де Конде (один из вождей Фронды, принц крови); министр финансов Людовика XIV Николя Фуке маркиз де Бель-Иль; кардинал герцог Луи де Роган; маршал Франции Луи Франсуа дю Плесси герцог де Ришелье, один из потомков знаменитого кардинала и дед основателя Одессы; маркиз Донасьен Альфонс де Сад; граф Оноре Габриэль де Мирабо, видный деятель Французской революции. Одни через недолгий срок вышли на свободу и даже продолжили карьеру при дворе, другие провели в заключении много лет, иной раз и умерли в Бастилии.
К последним надо, вероятно, причислить и Железную маску — самого загадочного узника, личность которого остается тайной и поныне. По догадке Вольтера, то был единоутробный брат Людовика XIV — принц крови (быть может, даже близнец короля), представлявший опасность как реальный претендент на престол. Маска, правда, была не железной, а шелковой, просто в многочисленных пересказах произошло недоразумение: слово ver («шелкопряд») кто-то (вероятно, без злого умысла) перепутал со словом fer, то есть «железо». Зато писатели сочли такой вариант более драматичным и охотно использовали его в приключенческих романах. На деле речь шла не об утонченной пытке, а просто о том, чтобы скрыть лицо заключенного (отсюда и версия о брате-близнеце).
Не было недостатка и в писателях, философах, просветителях, «почтивших» Бастилию своим присутствием на более или менее длительный срок. Там побывали в разное время выдающийся философ Мишель де Монтень и великий Вольтер, естествоиспытатель и художник Бернар Палисси, поэт и драматург Пьер Огюстен Бомарше, писатель Жан Франсуа Мармонтель и многие их собратья по перу. В том числе, между прочим, и видный ученый-физиолог Жозе Фариа, португальский аббат, которого А. Дюма вывел в романе «Граф Монте-Кристо», сделав соседом по камере Эдмона Дантеса (на острове близ Марселя). Настоящий же аббат, непримиримый противник французской монархии, совершив в свое время успешный побег из Бастилии, умер в 1819 году в другой парижской тюрьме.
Как говорилось в предыдущей статье, крепость имела 80 казематов, однако часть из них использовалась для хранения пороха, ядер, других боеприпасов — Бастилия одновременно служила и королевским арсеналом. Для узников были отведены 42 помещения, но большинство из них пустовало: численность арестантов, с учетом обязательной знатности, никогда не достигала такого количества.
Со временем, при Людовике XV и особенно при довольно либеральном Людовике XVI, условия заточения значительно смягчились. Речь уже не шла ни о каких тесных железных клетках, пытки тоже вышли из моды (по крайней мере, применительно к высшей знати). Высокопоставленным узникам отводились светлые верхние камеры, по соседству располагались слуги, не оставлявшие господ своими заботами и в тюрьме. На питание заключенным тоже не приходилось жаловаться: на содержание принца, например, выделялось из казны 50 ливров (5 золотых пистолей) в день — д’Артаньян и его товарищи на такую сумму ели и пили вчетвером не одну неделю; маршал Франции имел право проесть и пропить ежедневно 36 ливров, генерал — 16.
Правда, по мере приближения революционных событий Бастилия «демократизировалась»: в камеры стали попадать мятежные представители третьего сословия. На содержание таковых выделялось всего 3-4 ливра в день, но и при такой сумме их существование никак нельзя назвать полуголодным. Что же все-таки не нравилось в Бастилии представителям этого бесправного податного третьего сословия? Отчего одно упоминание о мрачной крепости вызывало негодование, а другие тюрьмы его избежали, хотя были переполнены простолюдинами, которым и не снились условия, предоставляемые в Бастилии?
Думается, одним из главных факторов здесь был порядок ареста и сроки заключения. В Бастилию попадали не по приговору суда. Только воля короля требовалась и для помещения в эту тюрьму, и для выхода из нее. Любой француз, даже из самых знатных, мог угодить туда просто потому, что не угодил венценосцу. Никаких объяснений для ареста не требовалось, зачастую не предъявлялись даже формальные обвинения. При этом сроки заточения не оговаривались, кроме пожизненных. Впрочем, и такие узники могли выйти на свободу — опять же по воле коронованного тирана.
При Людовике XV стали практиковать совсем уж возмутительные вещи: арест и заключение производились на основании так называемых летр де каше (lettres de cachet, «писем с печатью»). Король давал кому-либо из своих приближенных «открытые письма» — приказы о заключении в Бастилию, уже подписанные и скрепленные королевской печатью, но без указания имени и фамилии арестованного. Обладатель такого «письма» сам вписывал желаемую фамилию, и любой неугодный ему человек попадал в крепость, а выйти оттуда мог лишь по отдельному распоряжению самого монарха (арест от своего имени король допускал, помилование же могло исходить лишь от помазанника Божия лично). По таким «письмам» подвергались бессрочному заключению сотни и сотни дворян, причем их помещали не только в Бастилию, но и в обычные тюрьмы (за 35 лет Людовик XV выдал примерно 20 000 «писем»), но Бастилия оставалась символом беззакония, ибо в нее всегда попадали только по приказу венценосца.
Граф Оноре Габриэль де Мирабо провел в крепости пять лет по воле своего отца, маркиза де Мирабо. Старик разгневался на сына, который завел роман с замужней женщиной. Ему, представителю старинного рода, стоявшего близко к трону, не составило труда выпросить у короля летр де каше и отправить сына в камеру Бастилии за неповиновение отцовской воле. А на свободу граф вышел после многочисленных слезных прошений, которые он направлял государю и которые долго оставались без ответа. Именно после этого опыта Мирабо превратился в одного из горячих сторонников революции и на начальном этапе стал ее самым видным лидером. Умер он в 1791 году в возрасте 42 лет, не пережив своего отца: возможно, сказались годы, проведенные в «комфортабельных» казематах.
Рамки журнальной статьи не позволяют, конечно, рассказать о причинах Французской революции XVIII века, а тем более показать динамику революционной ситуации в стране. Скажем лишь, что созданная некогда Людовиком ХІ система королевского абсолютизма, позволившая объединить Францию, за триста лет полностью изжила себя. Привилегии духовенства и дворянства на фоне тягот платившего налоги бесправного третьего сословия, произвол королевской власти и многие другие пороки системы настоятельно требовали коренных преобразований в порядке управления государством. Роли сословий успели сильно измениться, и новый порядок должен был учесть их новый «удельный вес» в экономической и политической жизни Франции.
Несправедливости отжившей системы проявились, в частности, в остром финансовом кризисе, который обострился вследствие расходов на проигранную Семилетнюю войну, потери колоний в Канаде, а затем и помощи восставшим североамериканским колонистам (то был шаг, направленный в первую очередь против Англии). Жизнь потребовала коренной реформы налоговой системы, а противодействие духовенства и дворянства, не желавших брать на себя часть налогового бремени, вызвала необходимость созыва Генеральных штатов. Это собрание, избиравшееся по сословиям, не созывалось с 1614 года, но теперь оно становилось единственным легальным органом, который мог противопоставить себя абсолютной и неконтролируемой власти короля, его фавориток и узкого круга высших придворных.
Заседания открылись 5 мая 1789 года и сразу выявили тот острый кризис, который поразил всю систему государственного управления. Депутаты от третьего сословия (среди которых было много дворян, в том числе и граф де Мирабо), столкнувшись с противодействием консервативных представителей дворянства, провозгласили себя Национальным собранием и объявили своей целью выработку конституции. К ним примкнуло большинство депутатов от духовенства, а позднее, во второй половине июня — и многие депутаты от дворянства. Сложилась явно революционная ситуация: речь шла уже не о введении тех или иных налогов, а об ограничении власти монарха законами, о деятельности постоянного парламента, регулярно избираемого народом, — об изменении формы государственного устройства. Между прочим, был поднят и вопрос о законности пресловутых «летр де каше».
Понятно, что короля и его приближенных такой поворот дела совершенно не устраивал. Решено было пойти по-обычному в таких случаях пути: Национальное собрание разогнать, а поддерживающих его парижан устрашить. В Париж ввели 20 000 солдат — преимущественно наемников из Швейцарии и германских княжеств, а еще 30 000 подкреплений были на подходе к столице. Нерешительный министр Жан Неккер, стремившийся к робкому компромиссу между королем и Национальным собранием, был отправлен в отставку. Его преемник выразил свою позицию знаменитой фразой: «Если будет нужно сжечь Париж, мы его сожжем».
Наиболее уважаемые и активные депутаты, выдвинувшиеся в эти дни в число вождей нарастающей революции, не замедлили отреагировать на угрозу. Десять тысяч парижан собрались 12 июля на митинг у стен дворца Пале-Рояль, и депутат Камиль Демулен призвал их к оружию: «Граждане! Время не терпит; отставка Неккера — все равно что набат Варфоломеевской ночи для патриотов! Сегодня вечером все швейцарские и немецкие войска выступят с Марсова поля, чтобы нас перерезать! Нам остается один путь к спасению — самим взяться за оружие!»
На следующий день горожане захватили Арсенал, Дом инвалидов (ветеранов армии — там тоже имелось оружие), мэрию. 14 июля восставшие в большом количестве подступили к Бастилии, которая являлась, как мы знаем, вторым арсеналом королевских войск. Повстанцы нарекли себя французской гвардией — в противовес иностранным наемникам короля. Командующими были избраны профессионалы — два офицера королевской армии, перешедшие на сторону повстанцев.
Революция должна была защитить себя, но поначалу речь еще не шла о насилии. Делегация горожан предложила коменданту Бастилии маркизу де Лонэ сдать крепость и открыть ее арсеналы для народа. Комендант ответил категорическим отказом. Переговоры шли долго, и добровольцы французской гвардии решили, что их делегаты арестованы. Многотысячная толпа заволновалась, и у де Лонэ не выдержали нервы: он приказал открыть огонь по собравшимся у стен крепости парижанам. Французская гвардия потеряла почти сто человек убитыми и свыше семидесяти ранеными (огонь оказался таким убийственным, поскольку велся со стен Бастилии почти в упор). После этого судьба крепости была предрешена.
Восставшие захватили внешний двор крепости, вкатили туда пять пушек, захваченных накануне в Доме инвалидов, и открыли огонь прямой наводкой по воротам. Де Лонэ пригрозил взорвать крепость, но остановить возмущенных парижан уже не могло ничто.
Маркиз де Лонэ не бросал слов на ветер: с зажженным фитилем в руках он хотел уже спуститься в пороховые погреба, но два унтер-офицера набросились на своего командира, отняли фитиль и настояли на созыве военного совета. Совет принял решение сдать крепость. Подняли белый флаг, и через несколько минут весь королевский замок был наводнен возбужденной толпой. В горячке выпустили на свободу семерых последних узников Бастилии, среди которых были опасные уголовные преступники, а заодно разгромили архив крепости-тюрьмы — к вечному огорчению ученых-историков.
Командование французской гвардии обещало сохранить жизнь коменданту и его людям, однако на Гревской площади — традиционном месте казней — возбужденные жители вырвали маркиза де Лонэ из рук конвоя. Этот человек приказал открыть огонь по согражданам и был готов принести гибель тысячам повстанцев (а заодно и мирных жителей Сент-Антуанского предместья), если бы ему не помешали взорвать пороховые погреба. Маркиза обезглавили, а голову насадили на пику и с триумфом пронесли по улицам Парижа. Так же поступили еще с тремя офицерами и тремя солдатами, которые непосредственно вели огонь по французской гвардии. Заодно казнили и «своего» — купеческого старшину Парижа Флесселя, который был уличен в предательстве: он выдавал народу захваченное оружие, но ящики оказались набиты тряпьем. Оружие почтенный торговец, вероятно, собирался продать тем, кто больше заплатит. Голова Флесселя тоже была водружена на пику.
Таким образом, Бастилия пала не потому, что служила ненавистным символом абсолютизма. Ее взятие было ответом на угрозу вооруженного насилия со стороны властей, и сам этот акт противодействия воле монарха послужил началом революции, которая глубоко изменила жизнь французов и историю Франции.
Непосредственным следствием этого события стало то, что король Людовик XVI отказался от планов силового разгона Национального собрания и отверг советы своих приближенных вызвать подкрепления и залить восставший Париж кровью. События у стен Бастилии показали, что такой путь может привести к самым плачевным результатам.
Что касается самой Бастилии, то 15 июля Национальное собрание постановило разрушить этот королевский замок-тюрьму. Мнения самого короля депутаты не спросили. Трудоемкая работа была завершена в мае 1791 года. Камни большей частью пошли на сооружение моста через Сену. Один из ключей от ворот крепости маркиз де Лафайет — один из вождей революции, который одновременно стал героем и в США, будучи с 1777 года видным командиром в Континентальной армии, ее генерал-майором, — отослал в подарок своему другу Джорджу Вашингтону, тогда уже президенту Соединенных Штатов.
В Париже появилась новая просторная площадь, получившая название по имени разобранной крепости. После Июльской революции 1830 года там была сооружена памятная колонна, а после еще двух революций и множества других потрясений установившаяся во Франции Третья Республика провозгласила (с 1880 года) 14 июля государственным праздником — Днем взятия Бастилии. Смысл его, вероятно, тот же, что и в событиях Американской революции: никакая власть не способна существовать вопреки воле народа. Опора на штыки может спасти ее лишь до поры до времени, пока у народа не истощится запас терпения.
Ярослав Забудько