14 июля — главный, самый торжественный и, вероятно, самый радостный праздник Франции, который отмечается в равной степени и первыми лицами государства на официальных мероприятиях, и буквально всеми рядовыми французами и француженками. С этого дня ведется отсчет времени Великой Французской революции, которая началась в 1789 году взятием мрачной крепости-тюрьмы Бастилия — символа королевского абсолютизма и попрания элементарных прав человека.
В справочниках утверждается, что первый камень в основание Бастилии был заложен 22 апреля 1370 года. Это требует некоторых пояснений, потому что укрепления на месте будущей крепости существовали уже в первой половине XIV века.
Бастилиями, или бастидами, исторически назывались укрепленные поселения на юго-западе Франции, обнесенные валом с башнями. Корень — тот же, что и в слове «бастион». Возникнув в XIII веке, слово распространилось по всей Франции и стало обозначать уже сторожевую башню на окружавшей город стене. Имелись такие башни и у ворот Сент-Антуанского предместья Парижа, населенного торговым и ремесленным людом. Символично, что печально известная Бастилия началась, по сути, с крови простолюдина, пролитой по приказу и во славу короля.
В 1358 году на этом самом месте людьми дофина Шарля, будущего короля Карла V, был убит купеческий прево Этьен Марсель. Тогда шла Столетняя война с Англией, французы проиграли уже несколько крупных сражений, и король Иоанн ІІ попал в плен к англичанам, а дофин (наследник престола) правил страной в отсутствие отца. В то тяжелое для Франции время собрались Генеральные штаты — нечто вроде Земского собора на Руси — и попытались ограничить королевскую власть, контролируя введение налогов, чеканку монеты и ряд других важных вопросов. Иными словами, Генеральные штаты хотели присвоить себе права английского парламента, существовавшего к тому времени уже около столетия. Дофин согласился было на эти требования, но затем своей властью аннулировал собственные обещания.
В ответ на королевский произвол парижский люд восстал под руководством купеческого старшины (прево) Этьена Марселя. Восставшие казнили на глазах дофина нескольких самых жадных и жестоких его приближенных и вынудили Шарля подтвердить ранее принятый манифест. Купеческий прево, представитель бесправного третьего сословия (не будучи ни священником, ни дворянином, он в глазах закона ничем не отличался от своих приказчиков и лакеев), стал некоронованным королем французской столицы.
Вскоре после этих событий вспыхнула Жакерия — всем известная крупнейшая в истории Западной Европы крестьянская война, подавленная войсками дофина совместно с армией короля Наварры. В эти смутные дни люди дофина и убили Этьена Марселя и его ближайших помощников, напав на них поздним вечером у подножия бастиды при воротах Сент-Антуан. Так вышло, что будущая крепость-тюрьма оказалась построена на крови, подобно древним укреплениям варваров-язычников.
В качестве отдельной крепости ее стал возводить уже король Карл V, стремившийся обрести надежное убежище на случай новых волнений в столице. В Сент-Антуанском предместье год от года рос этот мощный форт, окруженный двумя глубокими и широкими рвами и укрепленный шестью бастидами, одна из которых и стала собственно Бастилией. Свой окончательный вид, сохранившийся на четыре с лишним последующих столетия, крепость получила в 1382 году, при Карле VI, сыне и преемнике Карла V. Отвечал за ее строительство королевский чиновник и архитектор Гуго Обрио (ок. 1315—ок. 1388). Бастилия стала не просто одной из сторожевых башен крепости, а самостоятельным укрепленным замком. Она состояла из восьми башен высотой 24 м каждая, внутреннего двора и 80 казематов, часть которых располагалась под землей. Единственные ворота вели в крепость со стороны Сент-Антуанского предместья; от них опускался подъемный мост, позволявший преодолеть широкий ров.
Считается, что в качестве тюрьмы эта королевская твердыня начала использоваться в 1476 году, но это утверждение — не более чем традиция, которая противоречит известным историческим фактам. Ведь первым узником Бастилии стал ее архитектор Гуго Обрио. В 1380 году (при вступлении на трон Карла VI) по Парижу прокатилась очередная волна еврейских погромов. Обрио, добропорядочный католик, занимавший пост королевского прево (в данном случае — судебного чиновника), пытался блюсти законность, арестовывал погромщиков, возвращал хозяевам отнятое силой имущество. Это вызвало неудовольствие двора и церковного руководства. Обрио обвинили в сожительстве с еврейкой, ереси, гомосексуализме и вымогательстве взяток. Покровительство герцога Бургундского привело лишь к тому, что обвиняемый не был приговорен к смерти, а «всего лишь» заключен в построенную им крепость. Отсидев четыре года, он был освобожден в ходе очередных народных волнений, после чего благополучно уехал подальше от Парижа. Тогда Бастилия, как видим, в первый (но далеко не в последний!) раз стала объектом ненависти простого народа — пока еще, впрочем, не как тюрьма, а как оплот королевской власти, часто допускавшей в своих интересах грубые нарушения законов, ею же самой принятых.
Широко использовать Бастилию в качестве тюрьмы стал через 80 лет король Людовик ХІ, довольно детально и исторически верно описанный Вальтером Скоттом в романе «Квентин Дорвард». Людовик ХІ (правил в 1461—1483), надо сказать, сыграл важную роль в истории Франции, поскольку сумел объединить большинство ее провинций, до того разрозненных и полунезависимых, признававших сюзеренитет короля чисто номинально. Он же усмирил крупных феодалов и подчинил их абсолютной королевской власти. Но все эти прогрессивные в целом преобразования достигались сомнительными, порой и явно неблаговидными, путями: стремясь к своей цели, Людовик ХІ не брезговал никакими средствами — от военных походов против мятежных герцогов и графов до подкупа, клеветы на своих политических оппонентов и судебных расправ над ними по надуманным обвинениям.
Учитывая, что Бастилия была надежной крепостью, а одно время даже резиденцией монарха, Людовик ХІ решил превратить ее в место заключения своих знатных противников. Как и лондонский Тауэр, она стала «привилегированной» тюрьмой, куда не помещали простолюдинов. Впрочем, такой статус отнюдь не исключал ни применения пыток, ни казней помещенных туда знатнейших дворян государства и князей церкви.
Уже вскоре после коронации Людовик ХІ заточил в Бастилии своего бывшего сторонника Антуана де Шабанна графа де Даммартена. Когда Людовик, еще будучи дофином, вел борьбу со своим отцом Карлом VII, граф был одним из его ближайших союзников, но затем подчинился королю и принялся активно подавлять мятеж дофина. Придя к власти, Людовик ХІ тотчас лишил перебежчика всех владений и отдал под суд. Правда, заменил вынесенный ему смертный приговор пожизненным заключением в Бастилии. В 1465 году граф, опираясь на помощь других оппозиционеров, сумел бежать из Бастилии (это один из двух достоверно известных побегов из надежнейшей тюрьмы), а впоследствии был реабилитирован, восстановлен во всех правах и сделался одним из высших придворных. С мечом в руках он помогал королю бороться против сепаратизма крупных феодалов, особенно герцога Бургундского — короче говоря, тех, кто помог графу в свое время вырваться на свободу.
Следующим узником крепости стал в 1469 году епископ города Вердена Гильом де Гарокур (?—1500). Нельзя сказать, что князь церкви угодил в тюрьму по чистому произволу. Он действительно был замешан в придворных интригах против Людовика ХІ. Сообщники Гильома — герцог Бургундский и несколько других владетельных особ — были вне досягаемости короны, поскольку их владения еще сохраняли значительную самостоятельность, а потому отвечать за происки их всех пришлось епископу. Король не мог казнить прелата католической церкви, но потребовал, чтобы Гильом отказался от своей епархии в пользу угодного монарху церковного деятеля. А чтобы прелат стал сговорчивым, его посадили в клетку, которая позволяла заключенному только сидеть. И так епископ провел десять лет! Всего же он отбыл в Бастилии 15 лет, после чего, правда, был выпущен по настоянию папы Римского и вернулся в свой Верден, так и не уступив королю.
Колоритной фигурой, типичной для того бурного времени, был Луи де Люксембург, глава французской ветви знатнейшего и могущественного рода, далекий предок королевского дома Бурбонов. Он носил титул графа четырех областей: Сен-Поль, Бриенн, Линьи, Конверсано, — и к тому же был коннетаблем Франции, то есть фактически главнокомандующим всеми королевскими войсками. Даже король, по старинным правилам, не мог начать сражение против любого врага в отсутствие своего коннетабля. В литературе графа чаще всего называют коннетаблем де Сен-Поль.
Луи де Сен-Поль в молодости тоже помогал дофину Людовику, но в 1465 году, когда знать ополчилась на короля, посягнувшего на ее исконные привилегии, примкнул к вождям оппозиции: герцогу Бургундскому Карлу Смелому, самому сильному противнику Людовика ХІ, и герцогу Карлу Беррийскому, младшему брату короля, а в те годы — еще и наследнику престола (за отсутствием у Людовика законных сыновей). Ни одна из сторон не сумела нанести другой решительное поражение, а потому был подписан мирный договор, согласно которому, в частности, граф де Сен-Поль был назначен коннетаблем и женился на Марии Савойской, сестре королевы. Вскоре он стал одним из первых кавалеров ордена св. Михаила — высшего тогда французского ордена, учрежденного Людовиком ХІ.
Тем не менее, этот высший придворный, свояк Людовика ХІ, не успокоился. Он продолжал интриговать, поддерживая тайные связи с бургундским герцогом и с королем Англии Эдуардом IV. Ведь Столетняя война между Францией и Англией (а бургундцы в ней выступали союзниками англичан и, между прочим, выдали им на расправу Жанну д’Арк) закончилась незадолго до того, в 1454 году. Вот коннетабль и побуждал герцога и короля возобновить войну и разделить французский королевский домен между победителями. Разумеется, «справедливая доля» растерзанной таким путем Франции должна была достаться другим крупным феодалам, не исключая и Сен-Поля. Но у монархов свои резоны. Эдуард IV, подписав в августе 1475 очередной мирный договор с Людовиком, передал коллеге только что полученное крайне неосторожное письмо неугомонного коннетабля.
В сентябре де Сен-Поль был арестован и препровожден в Бастилию, а в декабре осужден и обезглавлен. С учетом его особого положения в армии, проволочки в таком деле были слишком опасны.
И только после всех этих событий, в 1476, в Бастилию угодил Жак д’Арманьяк, герцог де Немур, пэр Франции, которого во многих источниках почему-то называют ее первым узником. Д’Арманьяк был, в отличие от упомянутых здесь ранее придворных, человеком достаточно твердых правил. Не уступал он иным и в воинской доблести. Успел поучаствовать в сражениях на заключительном этапе Столетней войны, заслужил на поле брани рыцарские шпоры, отличился при взятии нескольких важных городов и крепостей. В конфликте между дофином Людовиком и королем Карлом VII он однозначно принял сторону своего сюзерена-короля, однако именно д’Арманьяка дофин выбрал в качестве посредника на переговорах с отцом, доверяя чести графа де Кастра (такое имя носил будущий герцог при жизни своего родителя). После коронации Людовик осыпал д’Арманьяка милостями, женил его на одной из своих кузин, возвел в герцогское достоинство и пэрство — де Немур стал первым герцогом-пэром, не являвшимся принцем крови. (В отличие от Англии, пэров во Франции с давних времен было всего 12, в том числе 6 князей церкви и 6 светских. Они обладали рядом привилегий — в частности, лишить их статуса король мог только с согласия остальных пэров. Только пэры имели право судить одного из своей среды, прочим органам королевской юстиции они были неподсудны).
В 1464 году д’Арманьяк все же не устоял: нежелание видеть короля единственным хозяином всей Франции толкнуло его в ряды оппозиции. После заключения мира он был прощен, но с оппозиционными идеями не расстался и поддерживал тайную переписку с Карлом Беррийским, изгнанным тогда из Франции (хотя остававшимся наследником престола). Людовик тоже потерял доверие к герцогу. Вскоре он произвольно передал одно из графств, принадлежавших д’Арманьяку, своему верному стороннику, графу де Вандому. Взаимные обиды множились, ситуация обострялась, и в 1476 герцог попал в Бастилию. Опасаясь вынесения оправдательного приговора, король поручил ведение дела специально назначенным комиссарам (что противоречило закону и сложившейся практике). Когда герцог был в следующем году приговорен к смерти и обезглавлен, король разделил все его многочисленные и богатые владения между судьями.
По накатанной колее пошло дело и при потомках Людовика ХІ. Однако все это были распри внутри слоя высшей аристократии, и по большому счету они мало волновали простых людей. Хотя симпатии к тому или иному опальному аристократу могли иногда существовать, вряд ли они подняли бы народ на революционное восстание. Но времена менялись, и вместе с ними менялось кое-что и в Бастилии, которая чем дальше, тем больше превращалась в зловещий символ королевского всевластия и произвола, в наглядный образ той тюрьмы, в которую для трудового народа превратилась вся Франция под властью короля и аристократов. Большинство знатных сановников вскоре прекратили попытки отстоять свои сепаратные интересы и боролись между собой лишь за королевские милости, зато некоторые аристократы, как и получившие хорошее образование выходцы из третьего сословия, все громче выражали свой протест и требовали решительных перемен в образе управления страной.
Ярослав Забудько